ШКОЛА ПОЭЗИИ

Авторы Мегалита

А Б В Г Д Е Ё Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Э Ю Я

Гаделев Эльс

Дата рождения: 1936 г.
Дата смерти: 2002 г.

Место жительства: Казань, регион Республика Татарстан

 

Белым-пребелым остаться хочу

 

Эльс Гаделев – один из тех творцов, для которого процесс работы всегда был важнее её результата. Он писал стихи, а уж публикация для него являлось делом вторичным. Вернее, публикации у него были – газетные, журнальные… – а  вот конечного продукта, своей книги, – нет, не было.

Её выпустили в свет после смерти поэта его собратья по перу – Разиль Валеев, Марсель Галеев...

Иные говорят про него, что он был просто несобранным человеком, потому

и не удостоил себя своим поэтическим сборником, слишком разбрасывался – временем, способностями, профессиями... Если сравнивать с русскими поэтами Казани, он был породы Леонида Топчия, Юрия Макарова, Геннадия Капранова…

Действительно, целеустремлённым назвать Эльса Гаделева было трудно. В этом есть доля правды. Однако и яркое разнообразие его талантов не оспоришь. Он владел, например, редкой красоты и тембра голосом чтеца. Наверное, все знают голос Юрия Левитана – ну вот,  э т о  примерно то же самое. Только на татарском языке.

Эльс Гаделев долгое время работал диктором на республиканском радио.

И его передачи – будь то сводки с сельскохозяйственных полей или расписание поездов – я  слушал как какое-то завораживающее слух художественное произведение, как какую-то волшебную оперу...

Он был поразительно эрудирован, хорошо знал татарскую и всемирную литературу. В годы моей туманной юности он открыл для меня Уолта Уитмена и даже подарил книгу его стихов. Зашёл специально ко мне домой и подарил – для окончательной убедительности своих слов о заоблачной гениальности американского поэта.

Эльс-абый отличался весёлым нравом, остроумием и профессиональной чуткостью к художественному слову. Легко и даже как-то играючи  переводил стихи и прозу. Сам же и публикации обустраивал. Это и по себе знаю. Взял мою повесть об альпинистах, перевёл, и я чудесным образом увидел её в журнале «Казан утлары» («Огни Казани»).

А вот о себе позаботиться не мог. По большому счёту почивать на лаврах ему не довелось – ни в одной профессии, ни в поэтическом творчестве, ни в быту – нигде. Оставил после себя разрозненные рукописи, заметки, дневники... И вот, наконец, с помощью настоящих друзей поэтическое наследие его увидело свет. Как жаль, когда автор не видит свою новорожденную книгу!

Сегодня мы публикуем из неё небольшую подборку в переводе Галины Булатовой.

 

                                                                                                     Ахат Мушинский

 

Желание

 

К мельнице выйду, зерно смолочу,

Тихо по срубу её постучу.

Белой муки я отведать хочу,

Белым-пребелым остаться хочу.

 

Слово – шёлк

 

Портной, кроя по мерке рукава,

Сошьёт рубаху, платье и мундир.

Поэт, сто раз измерь свои слова,

В которые оденешь целый мир.

 

Коснувшись человеческой души,

Готовься, и тебя найдёт молва,

И потому с речами не спеши

И точные подыскивай слова.

 

Подобно слово пущенной стреле,

И если кто-то целил наугад,

Наверняка он будет сожалеть:

«Куда стрелял я?», «А попал куда?»

 

Не забывай пословиц золотых,

Семь раз не меря, резать не посмей.

Ведь слово – шёлк. Что верно для портных,

То для поэта во сто раз верней.

 

Затяжной дождь

 

За чёрными очками дремлет мир.

«Шебыр-шебыр…»

Поднявшись, кто-то зажигает свет

И ставит чай, но пробужденья нет.

«Шебыр-шебыр…» – весь мир сошёл с ума,

Бормочет тьма.

 

Дождь гонит с тротуаров, площадей

Домой людей.

Пути промокли, и трамвай опять

Из рельсов будет воду выжимать.

Забыто напрочь время ясных дней –

Сезон дождей.

 

Просвета нет, и воздух сер и сыр.

«Шебыр-шебыр…»

Такого не припомню я давно,

Когда-то это кончиться должно!

Щелчок замка – захлопнулась теперь

Напротив дверь.

 

Шебыр-шебыр и вдоль, и поперёк,

И между строк.

Недаром затяжным зовут его,

Но я б желал другое торжество:

Прольётся шумный пусть один, а вслед

Пусть грянет свет!

 

Наследие

 

Оно – не россыпь щебня у дорог,

А чистый жемчуг, потаённый в речке.

Оно роднится с отпечатком ног:

Твои следы – наследия предтеча.

 

Да мы и сами, в сущности, малы:

Одно людское племя в целом свете мы.

Не возжелайте ближнему хулы:

Мы все – крупинка божьего наследия.

 

Пусть не устанет мой язык хвалить

Чутьё и вкусы прадедов умолкнувших:

Могли же место выбрать, чтобы вбить

Под доброе жилище первый колышек!

 

Земля какая, воздух – благодать,

Любуйся родниками, небом, рощами!

Да разве можно это променять

На самые манящие сокровища!

 

Не обманись, браток, и не ропщи,

А приготовься следовать за нами ты.

Давай-ка поднатужься, притащи

Ты сам камней для общего фундамента.

 

И будем строить вместе, не спеша,

Смотри вперёд – судьба сияет дальняя.

Я от цены не скину ни гроша:

Я на Казань поставлю максимальную.

 

За шагом шаг прокладываем след

И умножаем прадедов наследие.

Казань стоит вторую тыщу лет,

Аллах, даруй ещё тысячелетия!

 

Ну, кто из нас?

 

Все вместе собравшиеся умы,

Скажите наверняка,

А стоим хотя бы ногтя мы

Тукая и Бальзака?

 

Равняем по мерке своих невзгод

Весь мир, что давно не нов,

Веря, большое искусство ждёт

Наших дерзких голов.

 

Так и живём, румяны с лица,

Довольные, сытые рты,

И не размениваем сердца

На мелочи доброты.

 

Охладевая за годом год,

О том ли Творца просил?

Ну, кто из нас в будущее войдёт:

Радиф ли, Равиль, Разил?

 

Жаль, что так задержался час,

Когда я раскрыл глаза.

Сурово и мудро глядят на нас

Тукай, Сезанн и Бальзак.

 

Июньский соловей

 

В канун июньского тепла

Стихами дышит вся природа –

И вот ко мне, забыв дела,

Явился Пушкин, как свобода.

Взбежал легонько на крыльцо

И распахнул он в доме двери,

А я не смел поднять лицо,

А я глазам своим не верил.

О, золотое божество,

Кто я ему, скажите, други?

И звон бубенчика его

Был, верно, слышен всей округе.

А он сказал:

– Ну, здравствуй, брат,

Веди же в красный угол дома,

Стакану пунша очень рад –

Отныне будем мы знакомы!

Я тру в волнении свой лоб –

Кажусь для этих гонок старым,

А мой забавный эфиоп

Шумит весёлым самоваром.

Вольно же дерзкому играть!

Вот, говорит, подав тетрадь,

Читай написанное смело:

Царём татарина я сделал.

«Татарин» написал и «царь»

Я про Бориса Годунова.

Быть может, я такой бунтарь,

Что и моё бунтует слово.

Да, мы бунтуем и поём –

А ты проснись, уж светел дом,

Приподыми главу с подушки,

И помни, как во сне твоём

С июньским спорил соловьём

Сегодня Пушкин.

 

Impressia 

 

С грустью на чёрную иву смотрю:

Стала от чёрного ливня рябая.

Не упрекайте вы иву мою –

Ива рябая мне грудь обжигает.

 

Вот она, милая, смотрит на лист

Зыбкого озера – дождь полосует –

Будто художник-импрессионист,

Чудное что-то по глади рисует.

 

И преклонила колени свои

На берегу и, в дожде утопая,

Что-то поёт – о судьбе ли, любви –

Чьи же черты на воде проступают?

 

Может быть, самый последний портрет

Пишет она на холсте полноводном,

Гладя ветвями дрожащий мольберт

И изгибаясь под ветром холодным.

 

Только меня не рисуй, говорю,

Я ведь и сам, словно ива рябая.

Не отрываясь, смотрю и смотрю:

Ива рябая мне грудь обжигает,

Чёрная ива мне грудь обжигает.

 

Интервью с Чингизом Айтматовым

 

(К фотографии, снятой на студии ТВ)

 

Сотнями адских солнц Люкс полыхал,

Горевших в подсвечниках.

Камеры-людоеды, ворвавшись в зал,

Взяли в тот вечер нас.

 

Объективом-чудищем быть проглоченным

Суждено, видимо, мне.

Мастер по превращению всего в ничего –

Телевидение.

 

Кажется, я до сих пор в страхе былом,

Колени мои дрожат.

Незаметно для зрителей, под столом

Ты руку мою пожал.

 

Заговорил, мыслям моим вторя,

Придвинув к плечу плечо,

О том, как были ухабы истории 

Прадедам нипочём.

 

Я пронёс тепло ладони твоей

Через года, холода.

Узы Великого Братства людей

Почувствовал я тогда.

 

Смотрим вдвоём с экрана тех дней,

Как самые близкие;

Сзади стоит Казань, а перед ней –

Узоры киргизские.

 

Камень мудрости Хикмат

 

Разбиваются думы о чёрный колодец ночей,

Драгоценный Хикмат не предстанет пред светом очей.

 

А надежда, как сабля, висящая на волоске,

Лишь подскажет, что камень не тот остаётся в руке.

 

В летаргии – полмира, в пороках – оставшийся мир.

Только я, неразумный, печаль изливаю в эфир.

 

Может быть, я лишь муха, что села на купол чужой,

Но пока бьют по заду, и, значит, пока что живой.

 

Хорошо, что у них за заботами времени нет,

А прихлопнут – то всюду останется розовый след.

 

Что твоя им судьба, что твоя им печаль и язык?!

Вот бы свежего ветра – от дум я тяжёлых поник.

 

– Бык издох, и телега сломалась – так что же сейчас?

– Значит, будут дрова, и огонь, и варёное мясо у нас!

 

Драгоценный Хикмат не могу отыскать, очень жаль,

Только горестно в сердце колодезный бьётся журавль.

 

Белый медведь

 

(После прочтения в больнице книги Роберта Ахметзянова «Древо жизни»)

 

Обычная тонкая книжка, казалось,

Такие я сотни листал.

Но что-то случилось, но что-то сломалось,

Расплавился в сердце металл.

И будто вспахала незримая сила

Эмоций моих целину –

И охала книга, как будто просила

Её не оставить одну.

От грохота жизни она колыхалась,

Летели дожди и снега,

И воздухом этим так славно дышалось,

И чуяла травы нога.

Ах, молодость, как же ты нас увлекала

Нашествием бурь и штормов!

Ты стоишь сегодня моих запоздалых

Восторженных тысячи слов.

И, кажется, это моё по бумаге

Гуляло перо поутру,

Но в мире никто не услышал бедняги,

Кричавшего «SOS!» на ветру.

Однако позвольте  – пыхтящий, уставший,

Один богатырь мне помог,

Горячим дыханьем меня обжигавший –

Но пусть отдохнёт между строк.

Ведь мир этот хрупок, и лёд ещё тонок,

И многое нужно успеть.

Я нюхаю ветер, ведь я – тюленёнок,
Он – белый полярный медведь.

 

                                                                     Перевод с татарского

                                                                            Галины Булатовой

 

 

 

 

 

Публикации автора на Мегалите

Белым-пребелым остаться хочу. Стихи. Пер. Галины Булатовой
Июньский соловей. Перевод с татарского Галины Булатовой