Галина Айги

Как он уходил. К 80-летию Геннадия Айги

Гена скончался 21-го февраля 2006 года, в 14.45, в  реанимационном отделении Пироговского Центра, очень хорошей и  современной больницы. Его заболевание — рак правого легкого с  множественными метастазами в печень. Сколько он носил в себе эту  болезнь, трудно сказать точно. Он не ходил к врачам, не проверялся, хотя  последние годы чувствовал себя неважно: часто бывали приступы слабости,  боли в брюшной полости — терпимые, — головокружения. Покупались  какие-то таблетки по советам родных и друзей (так поступает большинство  людей, которые не любят ходить в наши бездушные поликлиники по месту  жительства и отсиживать там длиннейшие очереди. Но вины собственной не  снимаем. Если бы хотя бы раз в полгода делали флюорографию, не довели  бы, быть может, болезнь до неизлечимого состояния. Это наша вечная  надежда на русское «авось», — леность и бескультурье…).
В мае-июне 2005 года мы были на Родосе, по приглашению Международного  Центра авторов и переводчиков (инициатива приглашения исходила от  Клауса-Юргена Лидтке.) Гене там очень нравилось, хотя он не плавает и не  любит купаться, но любит бродить по незнакомым, а потом уже и знакомым  местам, особенно по гористому ландшафту, по новому, а потом уже и почти  родному городу. Чувствовал он там себя сносно, завязались новые  знакомства, дружбы (особенно с Мананой Думбадзе — не было языкового  барьера, со своеобразной турчанкой Сезер Дуру, с другими). Он участвовал  в литературных мероприятиях, сам провел несколько чтений.
По возвращении он почувствовал себя плохо. В Москве пробыли примерно  неделю и уехали в нашу тверскую деревню. Там он начал постепенно  приходить в себя. Потихоньку копаться в огороде, ходить за водой, в лес с  сестрой Луизой. К концу пребывания состояние улучшилось. Он ежедневно  сидел на своей террасе и работал. Хотел сделать четвертую часть «Поклона  — пению» на основе мордовского фольклора. Писал что-то еще, но не  показывал. Я думаю, что из-за его требовательности к Слову, законченного  среди последних работ нет. В сентябре мы приехали в Москву. В конце  месяца прибыл Микаэль Нюдаль и другие скандинавские поэты. Выступили в  «Билингве», потом поехали в Чувашию — отметить чувашское издание  «Аниары»*, читать свои стихи в рамках Чебоксарского фестиваля**. Гена  был постоянно занят организационными проблемами этого мероприятия и,  по-моему, о своем здоровье просто не думал. Во всяком случае — не  жаловался.
В конце октября стало хуже. В ноябре он уже предпочитал как можно больше  лежать, иногда целыми днями спал, почти не работал. К нам приехал его  сын Алеша***, который постоянно живет во Франции. Его обеспокоило  состояние папы, он дал довольно крупную сумму денег на хорошую больницу,  а наш новый друг Наталья Азарова, филолог, составитель и издатель  сборника докладов о творчестве Айги****, постаралась (при помощи своего  бывшего мужа Михаила Леонтьева) положить Гену в одну из лучших клиник  Москвы — Пироговский Центр. Мы думали, что его продиагностируют, дадут  рекомендации и отпустят лечиться домой. Через три дня главврач центра  вызвал меня и объявил диагноз-приговор: неоперабельная злокачественная  опухоль правого легкого и почти полностью съеденная метастазами печень.
Рак дошел уже до такой стадии, что было невозможно радикальное лечение;  операция, облучение, химиотерапия. Жить осталось мало, сказали врачи.  Онколог даже уточнил: вряд ли он доживет до Нового года. Было очень  трудно примириться с таким прогнозом (да я так почти до самого конца и  не верила, что Гена может умереть, тем более, что состояние его часто  улучшалось, больших болей не было, но слабость постепенно нарастала).  Врачи предложили проводить паллиативное лечение для улучшения общего  состояния: эффективные капельницы, витамины, гепатопротекторы. Гена  первый раз пробыл в больнице почти весь декабрь. Лечение приносило  плоды, он неплохо себя чувствовал, понемногу работал. На выходные мы  привозили его домой, он радовался своим книгам, возился с бумагами,  диктовал письма, но много лежал и спал.
У меня с врачами была небольшая дискуссия, говорить ли Гене диагноз, и как говорить.
В России обычно раковым больным диагноз не сообщают, и человек  приближается к кончине с иллюзорной мыслью, что у него, скажем,  воспаление легких и воспалительный процесс в печени, а не опухоль с  метастазами. Но Гена хотел ЗНАТЬ. Кроме того, как человек верующий, он  должен был знать свое состояние. Лечащий врач Марина Игоревна Смирнова  именно так и считала. Заведующая отделением Татьяна Владимировна  Шаповаленко, психолог, колебалась. Мы все-таки решили сказать диагноз,  не лишая Гену надежды, т. е. — «капсюлированная опухоль правого легкого»  (это правда в том смысле, что опухоль не увеличивалась и беспокоила  мало — легкое покашливание, довольно свободное, хотя «мелкое», дыхание) и  «токсический гепатит» (это не совсем так, вернее, совсем не так — от  печени практически совсем ничего не осталось, она не работала и, если бы  не капельницы, организм бы очень быстро был отравлен).
Гена принял диагноз спокойно, Татьяна Владимировна произнесла его со  всей возможной мягкостью и подчеркивая, что они, врачи, приложат все  старания и применят все средства для борьбы с болезнью. Мы продолжали  надеяться, скорее на чудо. Я советовалась с нашим батюшкой, о. Алексием  Бабуриным, хорошо ли мы поступили, не сказав Гене всей правды. Батюшка  ответил: «А разве ты знаешь правду? Лечи его, молись и надейся». Так мы и  стали жить, лечиться, молиться и надеяться. И до последнего дня надежда  была жива.
Состояние менялось. Иногда Гена чувствовал себя почти совсем здоровым,  особенно, когда выспится. Почти месяц мы провели дома. Навещали друзья.  Мы даже выходили на короткие прогулки возле дома, несмотря на сильные  морозы. 17 января, по настоятельной просьбе всех друзей, Гена выступил в  библиотеке имени Чехова с чтением.
Это был незабываемый вечер. Гена читал стихи из «сложных», которые  обычно не читал, боясь утомить и озадачить слушателей. Но в этот раз  было что-то особенное. Стихи входили как воздух в легкие, он начал  читать очень тихо, но постепенно голос креп. И окончил он чтение почти  так же, как всегда, но — как-то выше, сущностней. Чтение было лишено  свойственной Гене подчеркнутой распевности, патетики. Оно было  сдержанным и немного печальным. Публика сидела не шелохнувшись. Обычно  Чеховка похожа на голубятню — кто-то приходит, кто-то выходит, доносятся  голоса из буфета и холла. В этот раз все было как-то значительно.
После чтения Гена дарил и подписывал книжки, привезенные друзьями из Чебоксар, общался с друзьями. Вечер длился почти три часа.
После вечера состояние Гены было дня два-три хорошим, он радовался, что  провел вечер, видел столько любимых им людей. Потом состояние стало  ухудшаться. Появились отеки. Ведь он и дома принимал капельницы и много  пил, как советовали врачи. Видимо увеличился живот. Выросла печень.
В конце января он снова лег в больницу. Врачи констатировали прогресс  болезни. Из Чебоксар на день приехала сестра Ева и провела с ним целый  день в больнице. Они гуляли по коридору, даже спускались в кафе. Врачи  сказали ей, что он вряд ли доживет до марта.
Мне они не называли сроков, говорили, что дело безнадежно, но очень  старались улучшить его состояние, усилили терапию, разрешили мне делать  ему подкожные впрыскивания гомеопатического препарата Хеликсор А,  справедливо полагая, что если не поможет, то и не повредит (дело в том,  что, по совету немецких друзей. я связалась со специалистом-онкологом из  южной Германии, выслала ему эпикриз болезни на немецком языке, и он  рекомендовал этот препарат, причем приложил и схему его применения. Пока  Гена жил, я делала ему впрыскивания Хеликсора).
Но состояние продолжало ухудшаться. Гена уже не мог вставать. Аппетит  пропал, но он заставлял себя есть; очень уставал лежать под  капельницами, трижды в день, дневная капельница длилась иногда 4–5  часов. За пять дней до кончины мы пригласили ночную сиделку. Ей  оказалась студентка медвуза Аня, очень приятная девушка. Гене она тоже  была приятна.
19-го февраля приехала Ева. Она рассказала, что у нее были нехорошие  предчувствия, и она особенно боится 21-го и 22-го числа. Она осталась  вместе с Аней на ночь. Эта ночь была трудной, Гена не мог спать, все  время просил менять ему положение тела. Стал тяжелее дышать, очень вырос  живот.
В больницу днем приезжали Алёша и старший сын Андрей с женой Наташей.  Гена прошептал: «Я счастлив». В эти два последних дня я почти не  говорила с ним. Ева говорила с ним по-чувашски. Я только держала его  руку и смотрела в его удивительные глаза, добрые и кроткие. В ночь с  21-го на 22-ое он стал задыхаться. Ева вызвала дежурного врача, и та  сказала ей: началось. Я приехала рано утром. Гена ритмично и тяжело, с  хрипом и каким-то стоном дышал и пытался говорить. Иногда «Ева, Ева,  Ева», иногда «Галя, Галя, Галя», но понять его было невозможно.
Накануне я разговаривала с психоневрологом Алексеем Владимировичем и  просила его помочь Гене со сном. Он, даже будучи здоровым, очень плохо  переносил бессонницу. В последние дни он почти не спал, хотя и глотал  феназепам с донормилом горстями. А. В. сказал, что усилит снотворные. Но  и они не помогли. Гена забывался на пару часов, потом опять просыпался.  Ему было тяжело, но он был в сознании. Почему-то отвергал кислород.  Сразу после полудня Марина Владимировна решила перевезти его в  реанимацию.
Подъехал сын Алёша. Мы втроем сопровождали Гену в реанимационное  отделение. Там им занялись врачи, нас попросили уйти. Алёша сказал:  «Папа, мы скоро вернемся». Гена поднял руку в знак приветствия (или  прощания?). Он лежал уже подключенный к разным аппаратам и капельницам.  Монитор показывал работу сердца и пульс. Давление начало падать еще в  палате. Цифры пульса на мониторе все время резко менялись. Мы трое  поднялись в палату. Примерно через час к нам вошла Марина Игоревна и  сказала: «Геннадий Николаевич скончался в 14.45. Остановилось сердце…»
21-го февраля.
Мы позвонили в Чувашию и некоторым друзьям и родственникам. Те звонили  своим знакомым. Весть о смерти Гены разнеслась в Москве мгновенно. На  следующее утро уже были некрологи в крупных газетах, передачи на «Эхе  Москвы», «Свободе». Из Чувашии выслали автобус, чтобы, согласно его  воле, перевезти для захоронения в его родную деревню. Приехали остальные  дети: Вероника, Костя, Кеша, Тёма, но Гена был уже в морге. На  следующий день, 22-го февраля, должно было состояться прощание с Геной  его московских друзей и почитателей.
Мы с Евой отправились ко мне домой, чтобы приготовить погребальную  одежду и привезти ее утром в морг. Прощание было назначено на 15 часов.  Пришло очень много людей. Лицо Гены было спокойно и прекрасно. Люди  подходили к нему, долго стояли у гроба, прикасались к нему руками и  губами. Говорили о нем с искренней печалью и сердечностью. Не было  никакой официальной холодности. Его любили. Прощание длилось около трех  часов. К семи вечера пришел маленький автобус. Мы погрузили гроб и  отправились в последний зимний путь вместе с нашим Геной.
Шуберт. Winterreise.
В автобусе вместе с Геной ехали Ева, сын Андрей, художник Алексей  Лазарев (муж Наташи Азаровой), замминистра культуры Чувашии Краснов  Михаил Николаевич и два шофера. Я, Наташа Азарова и поэт Татьяна Грауз  поехали сзади на машине моего сына Василия Преснякова, который ее и вел.  Предстояло проехать более 700 км зимнего ночного ледяного пути. Ехали  13 часов и доехали без приключений, хотя дорога, особенно после Нижнего  Новгорода, была очень опасной.
В Чебоксарах сразу поехали в Воскресенский храм, к отцу Михаилу. Он  отслужил короткую панихиду, и мы оставили Гену в храме до следующего  утра. Все это время над ним читали — по нашему православному обряду —  псалтирь. Мы, все приехавшие, поехали в гостиницу, чтобы немного  поспать. На следующее утро должна была быть отслужена большая панихида, и  Гену должны были перевезти в фойе Филармонии для официального светского  прощания. Все это состоялось. На отпевание успели и москвичи,  приехавшие утренним поездом и вечером уезжавшие обратно (сын Алёша с  женой Клод, прилетевшей из Парижа, моя дочь Мария Бойцова с мужем  Андреем Бойцовым, друг Варвара Воробьева, прилетевшая из Италии, друг  Раиса Никитична Яруткина, наша соседка по Денисовой Горке).
Председателем похоронной комиссии был президент Чувашии Николай  Васильевич Фёдоров. У гроба был выставлен почетный караул из артистов  Чувашского Театра. Гена лежал в гробу и был также спокоен и прекрасен.  Он как бы участвовал в этом действе прощания, придавая ему возвышенность  и сердечность, не давая прозвучать никакой фальшиво-официальной ноте  или пошлости. Замечательно и искренно говорил президент, у него на  глазах были непритворные слезы. Выступали другие официальные лица, я не  запомнила их речей, но ничто не резало, все воспринималось как искреннее  выражение горя. По окончании прощания были поданы автобусы, и мы  поехали в Шаймурзино, это в 130 км на север от Чебоксар.




Похороны белее снега

 


Это был поистине последний путь. Два часа мы ехали  через снега (шоссе было вполне хорошее), в основном по открытому  пространству, полям, потом проехали райцентр Батырево, большую татарскую  деревню, богатую, с мечетями, и въехали в Шаймурзино. Все люди вышли из  домов и стояли по обочинам расчищенной, почти километровой улицы,  многие с цветами. Было очень тихо. Мы проехали примерно половину дороги  до кладбища, остановились, и дальше гроб несли деревенские мужчины на  белоснежных полотенцах. Кладбище расположено на самом краю деревни, за  ним простирается огромное белое поле, по кромке поля двигалась большая  собака, утопая в снегу, в основном виднелись только ушки; очень вдали,  почти на горизонте, темнела полоска леса. Гроб поставили на табуретки,  батюшка отслужил последнюю литию, на русском и чувашском.
Гена лежал в открытом, как у нас принято, гробу, люди подходили к нему  прощаться. Один пожилой человек подошел к нему, наклонился и стал  показывать ему какую-то фотографию (на ней было несколько человек) и  что-то втолковывать, о чем-то просить. Но его оттянули за рукав.  Наверное, я думаю, он хотел передать привет своим умершим родственникам.
Говорили какие-то речи. Шел снег, был ветер. Было удивительно тихо, хотя  бегали дети, переговаривались люди, и центром всего был Гена. Как будто  это он создавал эту возвышенную и торжественную атмосферу, лишенную  суеты, официоза, мелкости. Казалось, что мы находимся внутри его  последней большой снежной поэмы. Он любил снег. Дома любил стоять у окна  и смотреть, как он падает. В его стихах столько снега, белого, он любил  белое, белые цветы, белые платья… «Я твердил бы всю жизнь: чистота,  белизна» (привожу по памяти)*****. Сколько белого в графике его стихов…
Могила была уже готова, наверное, грели глинистую землю кострами и рыли  всю ночь. Она была очень глубока. Гроб закрыли, на полотенцах опустили в  могилу. Поверх гроба положили доски, получился маленький склеп. Стали  забрасывать его мерзлой землей, каждый — по горсточке. Потом — лопатами.  Врыли дубовый крест, сделанный главой администрации своими руками и из  собственного дерева. Сверху положили венки и цветы, получился холм. Все  присутствующие, по древнему чувашскому обычаю, трижды обошли могилу  против солнца. Потом белоснежные полотенца рвали на куски и раздавали  родне. Мне дали два куска. Сказали, чтобы я использовала их в хозяйстве,  а потом выбросила.
Молча пошли к автобусам и поехали в Батырево на поминки. Это были очень  достойные поминки, с достойной атмосферой. Было довольно много речей,  хорошей еды, водки. Но уже ничто не могло сбить состояние очищения,  которое, как мне кажется, все пережили во время прощания на кладбище.  Потом, уже затемно, возвращались в Чебоксары; некоторые ехали в Канаш, к  московскому поезду.
Мы с сыновьями Гены, Клод и Василием остались еще на день. На следующий  день отправились в Москву. Мы с Васей на машине, остальные — на поезде.  Дорога обратно была легкой и быстрой. И наше состояние было светлым,  легким и чистым. Как будто причастились чему-то очень значительному.
Я до сих пор нахожусь в этом состоянии. Я благодарю Бога за то, что была  рядом с Геной почти двадцать лет (точнее — девятнадцать с половиной). Я  так благодарна Гене за мою жизнь с ним. Я была рядом с великим поэтом и  великим человеком. Он умел любить, умел внушать любовь. Он был не мелок   — во всем, во всех проявлениях своей доброй и страстной натуры. И в  умирании. Он уходил как праведник, с благодарностью за прожитую жизнь.  За жизнь исполненную. Я говорила с врачами после его смерти. Марина  Игоревна, лечащий врач, сказала, что в ее памяти остались не его  страдания, а его добрая улыбка, глаза. Мое общение с ним во время  короткой его болезни было счастливым и высоким временем. Я благодарна за  это. Какая-то часть моей жизни ушла вместе с ним.Ту часть, которая мне  еще осталась, я постараюсь посвятить его трудам, разобрать архивы,  издать достойно его собрание сочинений, по возможности полное. И еще я  уверена, что человек не умирает, он и дальше пребывает с нами, любившими  его, любившего эту землю, травы, деревья, снега.

 


*«Аниара» — фантастическая поэма, наиболее известное  произведение Харри Мартинсона, шведского писателя и поэта, лауреата  Нобелевской премии по литературе (1974). Поэма выходила на чувашском  языке в переводе Геннадия Айги, Иосифа Трера (Дмитриева) и Евы Лисиной,  сестры Г. Айги (Чебоксары / Шубашкар: Free poetry, 2005).
**Первый Чебоксарский международный поэтический фестиваль имени Карла  Микаэля Бельмана проводился в апреля 2005 года. Он был посвящен  десятилетию образования Чувашского Бельмановского Общества. Помимо  «Аниары» Х. Мартинсона, на фестивале были представлены: поэма шведского  писателя и поэта Кристиана Лундберга «Всё и это счастье из Ничто»  (перевод И. Дмитриева; Чебоксары: Free poetry, 2005) и сборник  «Скандинавия — Волга: Альманах международного поэтического фестиваля им.  К. М. Бельмана». Чебоксары: Free poetry, 2005.
***Алексей Айги (род. 1971) — скрипач, композитор, руководитель ансамбля  4’33”; к 75-летию своего отца создал вокальный цикл «Поклон — пению» —  на стихи Г. Айги.
****Международная научная конференция «Творчество Г. Айги в контексте  мировой культуры ХХ века» (К 70-летию со дня рождения Г. Н. Айги) прошла  в Центральной городской публичной библиотеке имени Н. А. Некрасова 13  окт. 2004 г. Сборник по материалам конференции (в двух томах) вышел в  московском издательстве «Вест-Консалтинг» в 2006 г.
*****Я писал бы всю жизнь / «Чистота Белизна» — начальные строки стихотворения
Г. Айги «Такие снега» (1975).