Дмитрий Голин

КОГДА ВЫХОДИШЬ ИЗ КЛЕТКИ (Парадокс революционной духовности): рецензия на книгу Антона Очирова "Ластики"


АНТОН ОЧИРОВ. Ластики: Книга стихов.- М.:АРГО-РИСК;
Книжное обозрение, 2008.- Серия "Поколение", вып.24.

Хотя московский поэт Антон Очиров (1978 г.р. ) принадлежит поколению литераторов "Вавилонского" призыва, ни основные приемы его поэтики, ни "метасоциальная" проблематика его творчества напрямую не связаны с комплексом задач преодоления "негативной кармы" концептуализма - "реиндивидуализацией" и "ресакрализацией" (1) поэтического высказывания, свойственных для периода "Вавилона", прошедшего под знаком постконцептуализма.  

Оставлю пока в стороне вопрос об актуальности приставки "пост-" и о том, насколько успешно задачи по реабилитации  поэтического речения осуществились в рамках постконцептуализма, одну из возможных тенденций развития которого сформулировал Д.Воденников в небольшом и, вроде бы, вполне случайном интервью,  в духе reality show, включенном в корпус стихотворных текстов:

- А что же тогда для Вас наслаждение?
- Знать, что твой голос, прорезая пространство и время, способен вызывать столько любви и вражды, столько раздражения и участья, столько неприятия и желанья. И обратите внимание - при этом уже абсолютно неважно, о чем, собственно, ты говоришь. Это похоже на чудо, от которого уже нельзя отказаться. (2)

Точку зрения, кардинально противоположную мульти-медийной харизме и трансгрессии экстремального гламура, ненавязчиво постулированных будущим "королем поэтов" (интервью не без самоиронии озаглавлено "Первые ростки нового имперского сознания"), годом позже выразил  поэт, имя которого также тесно связано с периодом непродолжительного влияния постконцептуализма и литературной активности вестника "Вавилон", - Кирилл Медведев:

...а литература предала читателя
а может и наоборот - читатель предал литературу -
он обменял ее на вульгарные развлечения
дешевые приключения
переключения
политика мистика
психология
компьютер
кинематограф
пляски святого Витта
дикие судороги обреченных
на краю преисподней огненной
геенны кипящей
и я думаю
что взаимное предательство произошло (3)

Что именно понимал Медведев, говоря о "взаимном предательстве" развернуто изложено в известном коммюнике 2003 года, в котором поэт отказывался от публичных выступлений и участия в литературных проектах, организуемых и финансируемых как государственными, так и культурными инстанциями, характеризуя актуальную литературную ситуацию следующим образом:

"...окрепший книжный бизнес, кучка издателей, зачастую полуграмотных, издающие уже всё подряд, не разбирая, едва успевая налепить на книгу нужную бирку, использующие в коммерческих интересах самые беспринципные приемы и провокационные стратегии, заигрывающие с самыми чудовищными и отвратительными для меня идеологиями.
Нечеловеческая борьба за премии. Бесконечные инсценированные псевдособытия в литературе. <…> Всё это подавляет меня. К системе, настолько девальвирующей и опошляющей Слово, настолько профанирующей его, я не хочу иметь даже косвенного отношения. В такой ситуации мне кажется невозможным как либо участвовать в литературной жизни, публиковаться даже в симпатичных мне изданиях, использовать расположение ко мне тех или иных людей и институций…" (4)

Наглядное представление о том, сколь гремучую диалектическую смесь
являет подчас наш неизлечимо безумный мир дает тот пикантный факт, что восторженную вводную статью к поэтическому сборнику К.Медведева "Всё плохо" (откуда приведенная выше цитата о "взаимном предательстве") написал ни кто иной, как Воденников, симметрично и остроумно озаглавив ее "Кирилл Медведев: всё замечательно". Далее - творческие пути героев существенно расходятся - Дмитрий Воденников приступает к осуществлению собственного проекта - становления "национальной святыней" (5),  а Кирилл Медведев присоединияется к левому рабочему движению. Таким образом, наконец, явно обозначаются полюса противоборствующих тенденций современной "культурной ситуации" вообще и поэзии, в частности.

Все это, хотя и в очень схематичной форме, подводит к контексту,
в котором начинает "работать" интересующая нас проблематика, названная
Д.Давыдовом "метасоциальной". Не менее важно и то, что и Воденников, и Медведев оказали прямое и весьма заметное влияние на поэтический метод Очирова; оба старших предшественника - представители поколения постконцептуализма 90-х, по сути, его основатели, по разным причинам и разными путями ушедшие от "формалистических" задач, от ставшего вдруг скучным "чистого исусства" с его "частной литературностью", "не имеющей, по признанию Д.Кузьмина, никаких выходов в общественную жизнь" (6) в поисках чего-то другого, более важного. Чего же? Это вопрос, на который предстоит ответить - ответить индивидуально и с необходимой мерой индивидуальной же ответственности. Поскольку и тот, кто вопрошает, и тот, кто отвечает в предлагаемых условиях, - говорят из пространства и от лица высшей Субъективности, не зрящей многой пользы ни от символических оборотов высоко конвертируемых смыслов, ни от повышения технологий производства духовных ценностей. Потому что все это - культура, договорная реальность, дискурс, сучащий рамками, "текстовый салат"(К.Медведев), конвенция, - по существу, питательный слой, органика - прах для хожденья на чреве... Разве для этого приходит в мир человек, если  подумать честно хотя бы 5 секунд?

знаешь термин "вторая природа" -
то есть все, где живет человек:
она как тонкая пленка
серого вещества
(мы бегаем по извилинам, как ветер шумит в листве
сознание как младенец, писающй в пеленки)

подумай что все человечество - как питательная среда
нечто вроде соляриса,
постепенно осознающей себя разумной живой планеты
а страны, нации, госудавства, мегаполисы, города
существуют только для этого

когда ты выходишь из клетки, перестаешь быть клеткой
становишься деревом, джунглями, воздухом и водой
каждым убитым животным, каждой сломанной веткой
океаном, горной грядой  /А.Очиров. Ластики/ (7)

Как справедливо отмечает в своей рецензии Данила Давыдов (8) делая, однако, акцент на "политизации" и ценностных аспектах, основным методом послания Очирова, эйдетически неотделимым от его цели и содержания, является "деавтоматизация сознания", то есть, эвристический трансценз (прыжок из текста), обращение к нелитературной реальности. Если оставить в стороне соблазнительные эзотерические параллели то, очевидно, следует, вспомнив Кривулина, соотнести подобную практику с реальностью "языковой ситуативной повседневности", пошедшей быть от обериутов и воспринимаемой "непорсредственно через призму онтологии", минуя промежуточные семиотические среды и, главное, - сферу культурного мифа, - что и составляло, по мысли Кривулина, релевантную черту московского авангарда (9).  

Тот же ход художественного развития виден и у Очирова: захваченность космосом и магической открытостью его явлений выступает естественным дополнением к бестиариям Олейникова и Заболоцкого; однако здесь "натурфилософская" и собственно эстетическая стадия быстро становится промежуточным звеном, а возможно, и катализатором "философии общего дела" –  личной духовной практики.

я завидую безупречности насекомых, внятности рептилий
я думаю, они не рассуждают о том, в какую лужу попали,
                                        чем им не угодили
<...>
прошлым летом я целыми днями смотрел как стоит богомол -
                             неподвижный похожий на ветку
я смотрел на него и думал: боже мой, все хорошо,
                                            все в порядке
я тоже хочу быть неподвижным
а если нужно двигаться, двигаться молниеносно
<...>
как это - в моем поле зрения появляется новый объект
ВВС, простые ребята, африка за кормой
мою любимую пальму заносит снегом,
добро пожаловать, говорит, домой
/Альтерглобализм,2/

Тенденции функционально обнажить, очистить слово для месседжа (с ненамеренным, вроде бы, но вполне авангардистским захватом пограничной среды), докопаться до свободного от культурных стяжек универсального рычага коммуникации кажутся очевидными. Отсюда же - и достигающие декларативной ясности черты осмысленной культурной агрессии с логически естественным, хотя и не прямым, призывом - на баррикады культуромахии под знамя альтернативной субкультуры - какой-нибудь personality-action-poetry с неизбежным гражданским звучанием. Однако не стоит спешить с выводами: перед  нами апология войны, но войны, в первую очередь, освободительной и духовной (с уместной оглядкой на Джармуша и Паланика), ценностные мотивации и генезис такой войны имеют отчетливые черты религиозного гуманизма. (С той особенностью, что это гуманизм не теоцентрического, а антропоцентрического характера, свойственный недеистическим традициям (восточный трансцендентализм), влияние которых до известной степени сказалось на мировосприятии многих субкультурных движений, начав вторжение в западную литературу на рубеже 19-20 столетий.) Таким образом, политика, как сама в себе не имеющая корня, уже не приоритетная воля к власти, а не более чем эхо узнавания некоего сверхценного гнозиса, истины о мире и человеке, однако столь ошеломляющего характера, что от этого могут "полететь на голову старые балки" парадигм и ценностных лестниц. То есть в том же, по сути, ключе космоцентрированной апокалиптики и рационально-эсхатологических утопий, что и  у Заболоцкого, в натурфилософии которого трансцендентализм также хорошо узнаваем.

кажется это уже было:
многоэтажные здания зажимают животы руками,
складываются вдвое, катаются по земле
твоя видеокамера больше ничего не заснимет 7 миллионов лет

это вырасшее человечество выглядит как пружина
стоит у гортани комком
я знаю, что вы мне не поверите, но я хочу вам сказать, что жить
и умирать легко
/Альтерглобализм, 1/
<...>
бог вселяется в женщин, в мужчин, детей,
многоэтажные здания,
кошек муравьев собак
в трещины губ, складки лба
выносит мусор, вселяется в мусор, кладет его в мусорный бак
говорит: - все свободны, спасибо
а сейчас будет небо с овчинку, обед на скорую руку
жизнь, говорит, и судьба
я думаю, мы научимся веротерпимости и любви
не зря же у нас есть президент, наркотики, МТV
поэтому я кину в тебя этим пакетом, а ты его сам лови
посмотрим, какие создания живут у тебя в крови
/Альтерглобализм, 4/

Апокалиптические черты лиро-эпических фантазий преображения природы у
Заболоцкого варьируются Очировым в  экзистенциальной тематике социума
как номинально данного "падшего" космоса, выступающего в той же роли, что и "вековечная давильня" природы:

Берёт тебя Бог за шкирку, буравит тобою дырку.
Во рту воркута намерзла, отвечай за базар:
зависая под куполом цирка,
закрывая глаза -
я не знаю, каким инстинктам доверяются циркачи -
господи, научи  

С точки зрения Д.Давыдова Очиров выступает закономерным, но вместе с тем и невольным наследником авангардного формализма, метода неумышленного "форсирорвания социальной рефлексии", так что неудобный политический пафос оказывается гармонично подключен к примату "бескорыстного искусства". Тогда как творческую мысль Очирова волнуют совсем не "круги, оставляемые на воде" (10) общественного сознания авангардным раздражителем, то есть  не сами по себе репрезентативные и манифестарные аспекты (откуда, кстати, циклизация и сходство с Воденниковым), естественные при попытке "разгерметизировать" любой нетривиальный гнозис, не интересен ему и как таковой контент (или качество) "межличностного" месседжа. Действительная цель его изысканий - это некий трудно определимый пограничный эффект - когнитивная пульсация, эналакс, или внутренний переворот, парадоксальный сдвиг, который сам поэт называет "перемещение точки человечности". Здесь не грех прибегнуть к более широкому опыту самоопределения и интерактивным признаниям. В интервью, помещенном на Литкарте, Очиров говорит следующее:

"Главное в стихах для меня — это их подлинность, или — хотя бы — попытка к ней пробиться. Не хочу подробно говорить, что я понимаю под этим словом, можно только сказать, что это очень тесно связано с познанием и непосредственной реальностью, и очень тесно завязано на время как таковое, время — это невероятно интересная категория, которая — и есть (песок, который высыпается, или стрелки, которые перемещаются), и — одновременно — нет, потому что для песчинки времени нет."

Показательно обращение ко времени, попытка перенести знак из консервативной сферы пространства (соответствующей культуре и тексту) в непрерывно переходящий собственные пределы, как бы поедающий себя, поток времени (соответствующий истории и познанию), попытка перманентно неудачная, обреченная на "постоянное прояснение" (Д.Давыдов), регулярный сбой/повтор выхода (который как время - "и есть, и нет") в то, что у Кукулина названо "незнаковым пространством произведения" ( = "трансзнаковая реальность"), способность
к выявлению которой наделяет знак потенциями истинного бытия ("трасцендентная интенция") и уводит за пределы концептуальных поэтический различий  (11).

нитка  в клубке ничего не знает
о свойствах веретена,
пальцы на клавишах не знают о партитуре  -
я сжимаюсь под одеялом до состояния брошенного зерна:
что за каменная здесь земля,
что за каменная в натуре.

На фоне трансцендентных, самоуничтожающихся черт эволюции этого универсализма, морфологические истоки которого могут быть и не быть где угодно: Фромм, Достоевский, Уитмен, - существенна не рецепция как таковая, а лишь температура субъективной переплавки, принципиально неотчуждаемый опыт, - ибо актом эволюционного трансцендентного
самоотрицания этого опыта - описанным выше "прыжком" и возникает феномен политического. (Более того: я честно думаю, что именно так и происходит "эволюция" зерна, приносящего плод в 30, 60 и 100 раз... Разумеея, я могу ошибаться, но мне хочется верить, что это правда,
и я честно пытаюсь доказать это.) Собственно, для меня очевидно, что в генезисе "социально-политического" в данном случае лежит индивидуально-религиозное - мистически нерасчленимое. Примерно так:

Знаешь, это похоже на то, как будто
                     разматываешь заскорузлый бинт
а кожа под ним такая неожиданно чистая,
                           что ее хочется целовать
я не очень знаю, что это значит:
         как это в самом деле - просто тебя любить
но я знаю те имена,
которые мне хочется без конца повторять
Господи, говорю я, господи
ты живой, он живой, я живая
мы исчезаем из жизни, как ссадина, которая заживает
знаешь, я раньше не знал, как это в самом деле:
вылечить, отстоять. -

Происходит это с такой же необходимостью (трансцендентного самоотрицания), с какой принципиально невербализуемый мистический опыт сгущается в социально очевидную, публичную и вполне (даже чересчур) "вербальную" этику. Собственным содержанием этого опыта является переживание избытка уязвимости и страдания того, что понимается как прекрасное (как в притче о детях в горящем доме, из "Лотосовой Сутры"), или - эстетической открытости всего живого, придающей природе красоты
жертвенный характер. И это опять дает основания искать параллели в мистериях Заболоцкого, в прозе Платонова, в этических муках теодицеи, столь свойственных русской мысли рубежа 19-20 века, в тайной связи свободы и зла, в печальных попытках воплощения утопий... Далее этот след видится мне уводящим к Федорову, и Гоголю "Выбранных мест переписки с друзьями", к мессианству, граничащему с безумием, к доказательствам того, что писатель "не пустой скоморох для потехи пустых людей, но честный чиновник великого Божьего государства" ("Развязка "Ревизора"",1847г.). Каким бы тяжеловесным ни казался подобный пафос, отрицать его универсальное значение мы не можем, поскольку именно здесь открывается
дорога от "общности традиции" к "преемственности проблематики" (И.Кукулин ), - проблематики, выходящей далеко за пределы концептуальных и формально-структуральных границ бытия текста с его самодовлеющей пропедевтической актуальностью, - проблематики
в полном смысле свободной, не навязанной "космическим прельщением" культуроцентризма. Подобное мировосприятие само по себе является универсальным, свойственным сотереологически и духовно оплодотворенному ("усиленному") сознанию, нацеленному на
преодоление субъектно-объектной отчужденности, рационального безразличия.  

Причастность этой проблематике соединяет Очирова одной онтологической пуповиной с различными и концептуально не связанными между собой поэтами обостренно критического восприятия, такими как: Е.Фанайлова, Л.Горалик, А.Скидан, К.Медведев. Нельзя не отметить и связи с ближайшим прошлым - маргиналами субкультур и героями андеграунда, акционистами и поэтами личного действия - Е.Летовым, Р.Неумоевым, А.Витухновской. Отчасти также - Ф.Чистяковым и С.Белоусовым (Олди); менее очевидна связь с Горенко и Анашевичем... Всех этих  во многом несопоставимых поэтов объединяет направленное использование определенного опыта стигматизации, наличие дополнительной оси, наделяющей любую поэтику трудно определимым внутренним сдвигом, - не вполне причастной сфере смысла возможностью экзистенциальной солидарности (12).      
  
самая человечная библейская история,
                      сотканная из насилия,
крови, света и перерождения
будет копеечными открытками
со слониками, ослами, снежинками, каруселями,
потому что даже планета земля
                    все помнит о своем дне рождения -

вот так подумаешь:
люди трогают друг друга как бы своей человечностью:
нравственными качествами, красотой, умом, барахлом -
но нет,
люди
трогают друг друга
только своею конечностью,

а все прочее - приросло.

Выше я говорил, что Очиров не настаивает на ценности самого по себе содержания своего поэтического донесения; тем не менее то, что передается, является своего рода программой саморазвертки высоко субъективного и ценного переживания, отнюдь не тривиального, но и не запредельного свойства. И тем же способом, каким конструируется формально-содержательная сторона этого донесения, поэт пытается оградить его от
идеологических практик чтения, идя нестандартным путем трансзнаковой очевидности и парадоксальной интенции, (близким экспериментам позднего концептуализма), характерных для  передачи мистического опыта, по принципу: нельзя спрятать лучше, чем положив на виду, "как есть".

По сути, эта книга - эксперимент возведения моста от обнаженного высказывания к обнаженному сознанию, и, как мне кажется, эксперимент по большому счету вполне удачный.

--------------------------------------------------------
(1) Д.Кузьмин: Постконцептуализм (как бы наброски к монографии) http://nlo.magazine.ru/poet/58.html; также: "В контексте"// Плотность ожиданий: Поэзия. - М.: 2001. С.5.
(2) Д.Воденников: "Как надо жить - чтоб быть любимым".- М.:ОГИ,2001.
С.43.
(3) К.Медведев: "Все плохо" (цит. по А.Скидан: «Конец перемирия» // Мост: статьи о современной русской поэзии".- М.С. 6 )
(4) Сайт поэта http://kirillmedvedev.narod.ru/
(5) там же, с.44
(6) Поколение Вавилона: Слово/Word (N.-York), №24/25 (1999),
(7) Здесь и далее по изданию: А.Очиров. Ластики: Книга стихов.- М.:АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008.- Серия "Поколение", вып.24.
(8) Д.Давыдов. "Политизация и послание" Новое литературное обозрение
2008, №93
(9) А.Каломиров: "Двадцать лет новейшей русской поэзии"/Русская Мысль № 3601.
(10) «В известном своем тезисе о прагматике авангарда М.И. Шапир говорит: “…искусство авангардное отличается от агитационно-политического (ведь и то и другое социально активно и рассчитано на ответную активность). Агитационное искусство, во-первых, добивается сочувствия и сомыслия, а во-вторых, хочет сообщить активности адресата вектор. В отличие от него авангард просто “раздражает” обывателя, причем делает это попусту, бескорыстно, из любви к искусству. Реакция на него — не направленная, а броуновская, заставляющая “бежать на месте”. Настоящий авангардист бросает в воду камешки и созерцает образуемые ими круги”12. Шапир М.И. Эстетический опыт ХХ века: авангард и постмодернизм // Philologica. Двуязычный журнал по русской и теоретической филологии. 1995. Т. 2. № 3/4. С. 138. Курсив автора.» // Д.Давыдов: "Политизация и послание". НЛО, №93, 2003.
(11) И.Кукулин: "Сумрачный лес" как предмет ажиотажного спроса, или Почему приставка "пост-" потеряла значение. // НЛО, №59(2003)).
(12) О травматическом опыте как художественном методе в контексте гендерной проблематики упоминает А.Скидан, размышляя о "фиктивном теле авторства" в статье "Сильнее урана" (Воздух №3, 2006): "Но что если "фиктивное эротическое тело авторства" продуцируется не в расчете на истолкования и подходы, и даже не с целью быть прочитанным (понятым)? Что если Илья Кукулин прав, и ставки здесь куда серьезнее, а именно, несобственно-прямая речь идет о символическом жертвоприношении, любви и, сказать ли, смерти? А эти "вещи", в свою очередь, не вещи в себе, они пронизаны другими голосами, голосами других, и разомкнуты прямо на меня в своей глоссолалии, окликают одно их моих "я" и требуют от него незамедлительного, невозможного, соматического и безрассудного отклика, признания в любви, например?"
О "фиктивном теле" - И.Кукулин: "Прорыв к невозможной связи. Поколение 90-х в русской поэзии: возникновение новых канонов". НЛО, №50 (2001).