Лада Викторова

Лавка древностей. Стихотворения

Argumentum ab poesiа

 

Что такое поэзия? Череп, скелет, костяк.

Без него оплывает мозг, провисают дряблые мышцы.

Полагаешь не важным «что», если важно «как»?

Спотыкаешься. Ошибёшься. Уже ушибся –

Потому что меж «что» и «как» нет зазора, и

потому, что одно и то же мы видим розно.

Странный взгляд на обычные вещи – уже стихи,

Глаз, повёрнутый в обе стороны, грозный, слёзный.

Глуповата? Конечно: силится вон из слов,

Из значений, понятий, смыслов – обратно в звуки,

Но фонетика – не абстракция: та же плоть,

И её не удержат разум и все науки.

Хорошо она знает, с кем искони «на ты»,

Кто источник ритма, созвучия, поворота,

Кто смыкает омегу и альфу кольцом строфы,

Кто ответил Иову, не изменив ни на йоту

Обстоятельства – гноище, рубище, черепки, –

И явив свой строй не над и не вне, а внутри разлада.

 

Только Ты творишь так, Господи. Только Ты.

И достаточно доказательств. Других

 не надо.

 

 

Караваджо

 

Представь себе столичное метро,

Обшарпанное золото ампира

Другой страны – другого века – мира

Вчерашнего… Не то, опять не то, –

Выхватывая лица из толпы

(Порочный мальчик, нищая, – не важно) –

Не смей стирать случайные черты.

И это будет вроде Караваджо.

 

Есть невыразимое – помимо сюжетов

жизни ли, полотен ли, нам известных вкось.

Рассказать – соблазн, взглянуть – дурная примета,

а поди ж ты – всмотришься, и что-то прорвалось,

что-то вытекает, как гной из грязной раны,

что-то отпадает проказной шелухой…

Этот тихий свет – уже вовне, за краем рамы,

ширится кругами и становится тобой.

 

Савл, раскинув руки, всё ждёт и ждёт ответа.

Пронзена Урсула прозрачной стрелой.

Светоносны ткани и тела,

но не они – источник света.

 

Свет – где-то там,

по-над плечами,

за спиной.

 

 

Вечер в саду

 

Горизонт, грозой отмытый дочиста,

День, насквозь продутый сквозняком.

На людях так ищешь одиночества,

Мыслей ни о ком и ни о чём!

 

Тот замшелый, тёплый даже в сумерках

Камень посреди пахучих трав –

Тютчевым глядит и думу думает

И такой же тихой правдой прав.

 

Тонкий серп прозрачнее прозрачного.

Смолкли птицы, а цветы слышней.

Бессловесный просит говорящего

Причаститься косности своей.

 

Совершенно всё, чего касаются

Чувства в до-адамовом раю.

Вот уже и сердце наполняется

До краёв; сейчас его пролью –

 

По-людски пролью, по-человечески:

Речью, утоляющей печаль,

Но не жажду… жизни? правды? вечности?

Жалости к тому, чего не жаль?

 

Даже если слово и отыщется,

Разве может слово задержать

Этот день, единственный и тысячный?

Где ты, Соломонова печать?

 

Завозилось, малое. Хватай его,

Прикуси язык, гортань забей!

Только поздно: крыльев трепетание –

Первый слётыш, да не воробей.

 

И сейчас же – дрогнуло лавиною,

Вздулось пузырём и прорвалось,

Из безоблачного неба хлынуло,

Неподвижным смерчем пронеслось –

 

Тонкая, прозрачнее прозрачного,

Трещина по цельному прошла…

Всё на месте. Только вместо настоящего –

Лишь зазор меж «завтра» и «вчера».

 

 

ЛАВКА ДРЕВНОСТЕЙ

 

1. Collector

 

Это всё навсегда пребудет в твоём персональном аду:

И Брюссель на стене, и Лимож на столе,

И высокие липы, стоящие купно в вечернем саду,

И кофе, и сливки, и сладкое на серебре.

 

И окно в полстены на лучший в мире закат,

И ангельский контратенор, выводящий Vedro Con Mio Diletto, –

Только ангел этот другой (не забудь, это всё-таки ад),

И другое, другое, другое всё то же самое это!

 

Нет у кофе ни вкуса, ни запаха (несмотря на то, что он явно есть),

И не хочется слушать Баха или Милоша перечесть,

И не хочется видеть в окне один и тот же закат,

Повторяющийся каждый вечер энную вечность подряд.

 

Почему-то в этом аду удивительно мало людей.

Говоря по совести, только ты – и тот бестелесный, который поёт.

Даже зеркало отражает пустоту, а не твои черты, –

И немного странно, что пустота по-прежнему ест и пьёт,

 

Выбирает броши и серьги – лишь не знает, куда воткнёт, –

Если надо, страницы листает, понимает значенье слов…

А ещё она понимает, что её уже больше нет,

Но при этом не помнит, кем же была она… (или – он?..)

 

И тогда ты швыряешь Лиможем об стену, в самый Брюссель, –

Только слышится дребезг и думаешь с ужасом, что натворил, –

Потому что какой-то художник когда-то душу вложил

В этот кости слоновой фарфор, в эту пышную пену петель.

 

И когда разлетелись осколки и осела кирпичная перетолочь,

И когда поднялся, как задник, и свернулся закат с окном,

И духмяные липы, и кофе вместе с сливочником и столом, 

На мгновенье мелькнуло нечто, чему и названия нет…

 

…А потом всё опять вернулось, и в чашку сложился фарфор,

И повисло закатное солнце, никогда не идущее в ночь.

 

И опять пустота без памяти, без свидетелей, без любви,

И опять эти вещи чьи-то – хорошо бы владельцам раздать, –

Потому что падают в ад не только оскальзываясь на крови,

Потому что к чему прилепилась душа,

Того уже

                 не отодрать.

 

2. Items

 

Антикварные вещи в лавке

древностей –

Что за странный подбор

Вездесущих бренностей!

Вот распялка для дамских

                                               перчаток

                                                           бальных –

Неужели такие пальцы бывают?

Где перчатки теперь?

И где те балы

До рассветных лучей

В зеркалах усталых?

Лишь о пальчиках точно известно,

Что давно они

                        бестелесны.

Вот лиможская чашка –

Одна из сервиза.

Где еще пять персон,

Не имевших

спасительной

                                               визы?

Знать, попали в расход,

Разошлись на дребезг

При игре в чёт-нечёт

Гегемонов нетрезвых.

Может, продали с рук –

За повидло и воблу –

В дни тотальных разрух

И смертей голодных.

Да и эта – с щербинами,

Без позолоты –

Как хозяйка из «бывших»,

любой

не чуралась

работы.

Вот семейный портрет:

Господин в визитке,

Лопоухий кадет,

Барышни-гимназистки,

Самый младший,

В коротких штанишках

И бархатной куртке,

с кудрями, –

Очевидный любимчик,

Особенно – мамин.

Он-то, дряхлый,

В каких-то обносках

смердящих,

Только что всех своих

Сдал –

и сгреб медный грош

Пятернею дрожащей.

 

3. Provenance

 

Как все эти вещи сюда попадают?

Старушка

(соседка надоумила)

Несёт, вздыхая, мамину чашку,

Не зная истинной ценности вещи.

Она счастлива:

Сегодня купит

Не только хлеб, но и масло.

 

Чёрный копатель

Цену знает,

Но очень нужно

Опохмелиться.

 

Коллекционер

Выставляет на продажу

Несколько

мелких жемчужин,

чтобы стяжать

настоящее

сокровище.

 

Наследники коллекционера

Отдают всё скопом,

Особенно

Не заморачиваясь.

Им не нужны сокровища.

Им нужны деньги.

Сейчас.

 

4. Artists

 

неведомо как попавшая

в наши палестины

касса из парижского кафе

она вспомнила бы поплавского

и газданова

если бы

захотела

но зачем ей помнить

бомжа да бомбилу

шомажников

гастарбайтеров