Евсей Цейтлин

«Сквозь далекие огни». Беседа с Лианой Алавердовой

Из цикла «Откуда и куда. Писатели Русского зарубежья»


Творчество Лианы Алавердовой - бесспорно, заметное явление в сегодняшней литературе Русского зарубежья. Вспоминаю ее яркую публицистику, талантливую литературную критику, неожиданную, но, увы, столь нужную современникам книгу «Самоубийство: до и после». И, конечно, открываю недавно увидевший свет сборник "Иерихонская роза", который вобрал в себя стихи и переводы автора за минувшие четверть века. Что отличает поэзию Лианы Алавердовой? Глубина погружения в человеческую душу, а потому - отсутствие фальши, естественная, хотя порой пронзительная интонация строки, печальный и добрый взгляд - "сквозь далекие огни" – на отлетевшие годы и судьбы.


ЕЦ. Пытаюсь представить вашу жизнь в последние два десятилетия. Знакомый калейдоскоп? Первые трудности эмигрантского быта; мучительная смена профессии; одновременно – дом, муж, воспитание трех дочерей: вы ведь выросли на Востоке, для вас так важны традиционные семейные ценности. И, конечно, творчество: именно в эти американские годы у вас вышли семь книг, появились публикации в «Знамени», «Дружбе народов», «СловеWord» и других журналах, коллективных сборниках. Давайте теперь остановимся. И поговорим о главном. Каждый человек приходит в этот мир с какой-то миссией, увы, как правило, долго не понятной ему самому. В чем же она, ваша миссия? И когда, как вы ее осознали?

ЛА. Именно потому, что мои годы в эмиграции пролетели и проходят так напряженно, возникает ощущение: я прожила в США большую часть жизни. Жизнь в прошлом как-то съежилась и поблекла, вроде старой фотографии. Думаю, годы в Новом Свете позволили мне раскрыться полнее и неожиданнее, чем если б я оставалась в Азербайджане. Книги, стихи, статьи, семейные хлопоты, работа – все это формы самореализации. Я просто по природе своей не могу оставаться на месте. Знаете, как та лягушка, которая била лапками и все-таки выкарабкалась из кувшина. По-прежнему, может быть, наивно, убеждена: нет безвыходных ситуаций. Только прошлое и смерть нельзя изменить, но и тут в наших силах поменять отношение к тому, что неизменно.

Что касается миссии, то для меня это было бы неестественно - обсуждать на полном серьезе, что, дескать, Господь меня наделил какой-то миссией, а я сею «разумное, доброе, вечное». Миссия, призвание, предназначение – понятия, подразумевающие высшие силы, стоящие над человеком. Миссионерство и подвижничество - это Махатма Ганди, Альберт Швейцер, Мать Тереза. А я всегда сомневалась – и сомневаюсь! – в несомненности собственного призвания. Призвание предполагает некие таланты, которые кроются в каждом, только надо их обнаружить, словно залежи полезных ископаемых. Увы, люди могут ошибаться в самооценке. Андерсен полагал себя «серьезным писателем», а не сказочником; Бунин видел в себе прежде всего поэта.

Что же касается предназначения, то тут нам и в самом деле «не дано предугадать». Я улыбаюсь: что о своем предназначении думал прадедушка Бетховена, пекарь по профессии? Мог ли предвидеть монах Пьер Периньон, что вино с пузырьками, которое он считал бракованным, так понравится аристократии, что станет шампанским? Или вспомним еще одного монаха, по имени Мендель, подсчитывавшего горошины в стручках. Поэт, сочинивший известную считалочку про зайчика «раз-два-три-четыре-пять», написал целые тома, а осталась только считалочка. Так случилось и с автором слов песни «В лесу родилась елочка». Кстати, не самый плохой результат человеческой жизни. Как сказано не мной, «от большинства людей остается только тире между двумя датами»...

А что я? Задаю себе какие-то задачи (по-английски «challengе», то есть вызов, бросая вызов себе самой). То пьесы писала, то статьи - еженедельно, то переводила... Главное – не уставать двигаться. Помните знаменитое выражение «Движение – всё, цель – ничто» Эдуарда Бернштейна, раскритикованное большевиками? Если исходить из того, что литература больше нужна мне, чем я литературе, то все становится на свои места.

ЕЦ. Меня не удивляет ваша очарованность публицистикой. Дело не только в особом свойстве вашего взгляда на мир, но и в том, что у подлинной публицистики и лирики – одни корни. В обоих случаях на первый план выходит авторское «я». Перечитываю сейчас вашу книгу «Наши заграницей, Или русские эмигранты в Америке». Не можете ли вы описать сегодняшний день этих «наших»?

ЛА. Меня вынесла на берег Атлантики четвертая волна эмиграции. Сейчас ряды «наших» пополняются новоприбывшими из всех городов и весей бывшего Союза. Работая в библиотеке, встречаю выходцев из Средней Азии, Закавказья, Украины и России. Еврейская эмиграция приостановилась, но зато все остальные народы стремятся в свободный мир, и кто их возьмется осуждать за это? Только американские демократы думают, что эмигрантами движет стремление к равенству. Основной посыл – стремление к свободе. Как нам правильно сказали по прибытии, каждому эмигранту особенно тяжело приходится в первые пять лет. По истечении этого срока появляется определенность в жизненном выборе, преодолевается культурный шок, худо-бедно осваивается язык, словом, жизнь как-то налаживается. Так что давно прибывшие в массе своей освоились на американском континенте, а совсем новехонькие американцы еще хлебают трудности полной ложкой.

ЕЦ. Читатель ваших «еврейских стихов» легко заметит: автор, как и большинство выходцев из страны «красных фараонов», принадлежит к поколению «украденных детей». Так в иудаизме называют евреев, воспитанных вне национальной традиции и культуры. Признаюсь: мне очень интересна в вашей лирике эта тема позднего, но радостного обретения корней, этот ваш настойчивый, неизбывный диалог с нашей историей, которая у евреев никогда не становится прошлым.

ЛА. Еврейская тема жила во мне с рождения, такая же естественная, как любовь к своим близким. Так уж получилось, что я считалась по отцу (как и он по своему отцу) черкешенкой, но еврейская составляющая моей крови всегда давала о себе знать. Мои стихи на еврейскую тему рождались непроизвольно: то в пылу полемики, то по случаю праздника, то просто как реакция на прочитанное и услышанное, а то всплывало из памяти нечто особенно дорогое и милое душе, что хотелось непременно передать. Стихи - как зерна в почве. Какие-то прорастут, какие-то погибнут, и мы о них не узнаем. Но когда и что прорастет - неведомо, как и непредсказуема жизнь их. Вот три стихотворения из моей «Еврейской тетради».

МОНОЛОГ ГОЛЕМА

Я Голем.

Я голос, запекшийся в глине.

Я горло, бессмысленно-лишнее, имя

и возглас

от боли, от горя прогорклый.

Я неизреченность, увы, обреченность

Глагола.

 

Я голым пришел.

Ухожу тоже гол.

То воля раввина

и звезд произвол,

бессилье орудья

и гордость подошвы.

Такой же, как вы:

ни плохой, ни хороший.

 

Из слез, из молитв,

из предсмертного хрипа

был создан,

чтоб вас уберечь.

Но кто защитит от грозящего лиха?

Мне – смерть.

ИСХОД

Мне кажется, во мне жива

слепая память гетто.

Я там дрожала, как листва.

Чужого неба синева

несла свои секреты.

Во мне униженность живет

всех тех ночей погромных.

Животный страх, страх за живот,

за жизнь свою, за свой народ

рос чудищем стотонным.

Дрожала, верила, ждала

и милости и чуда.

И желтая звезда прожгла

то, что я с гордостью несла –

наследие Оттуда.

Прощайте, Прага или Лодзь!

Зачем вам дочь Сиона?

Я буду только дальний гость.

Себе оставьте вашу злость,

и злотые, и кроны.

Я только боль возьму с собой,

отнюдь не добровольно!

О вы, что гнали на убой

моих родных, меня с семьей...

Я ухожу. Довольно.

          2004 г.

ДЕТИ БОРО ПАРКА

Дети Боро Парка:

пейсы и ярмолки.

Мне при встрече с вами

радостно и горько.

Отчего смятенье,

и моя вина ли,

что у нас насильно

прошлое забрали?

Пухленькие дети,

бойкие матроны,

строгие раввины –

малый мир, огромный

выстраданной веры,

терпкого упорства,

древних ритуалов,

тихого геройства.

На меня глядите,

как на часть пейзажа.

Чувств несовпаденье

унижает даже.

Но при всем желании –

с вами мне не слиться.

Словно падший ангел

и вне стаи птица,

я душою с вами,

внешне же – чужая.

Наша неслиянность –

травма роковая.

                        2004 г.

ЕЦ. Уже много лет вы работаете в одной из нью-йоркских библиотек. И, кстати, давно ее возглавляете. Не сомневаюсь: для завтрашних исследователей будут важны ваши наблюдения и заметки о том, что читают наши эмигранты. Попробуйте сформулировать или хотя бы обозначить эти тенденции.

ЛА. Во-первых, перефразирую известное высказывание классика: слухи о смерти бумажной книги сильно преувеличены. Спрос на электронные книги растет, но бумажные читают и продолжают читать, особенно иммигранты и люди преклонного возраста. Да и школьникам учителя дают задания с непременным требованием читать книги, а не выдавать выуженную из интернета информацию. Не скажу за весь Нью-Йорк, но определенные обобщения сделать смогу. На первом месте по популярности все же романы, а уж за ними следует документальная литература, особенно биографии и мемуары. Где-то в хвосте плетется поэзия, совершенно не востребованы комиксы для взрослых. Переводы зарубежной литературы пользуются большим спросом, особенно англоязычных авторов. Американцы и англичане –   мастера жанра. Захватывающие детективы и триллеры, душевные любовные истории быстро протоптали тропинки к нашим читателям. Литература, требующая усилий, включая классику, обходится с почтением и откладывается до лучших времен. Что ж, в этом смысле наш читатель не оригинален и подчинен тем же законам «читательской природы»,  как и все.  

ЕЦ. Не раз с волнением открывал вашу книгу «Самоубийство: до и после». Помню ее историю: книга родилась после того, как совсем молодым ушел из жизни ваш брат. И вам захотелось не только сохранить память о нем, но и уберечь от опрометчивого шага другие жизни и судьбы. Книга вышла в США и России. Она нетривиально построена: письма вашего брата естественно соседствуют с воспоминаниями о нем родных, с вашими стихами; есть и осмысление научных трудов о суициде. А я думал: может быть, проблема самоубийства особенно актуальна в эмиграции?

ЛА. Я бы так не сказала. Проблемы депрессии, как и других психических заболеваний и связанного с ними суицида, это общечеловеческие проблемы. Самоубийство не знает социальных, экономических, культурных барьеров и может случиться в любой среде. Просто есть страны, где проблема замалчивается, а в Америке общество намного более открыто: здесь о самоубийстве говорят как о большой беде. Этой теме посвящены конференции, специально организованные марши; пишут книги, в том числе и для широкой публики, выпускают диски, создаются организации или неформальные объединения, ставящие целью предостеречь, сохранить жизнь. После смерти моего любимого брата я считаю долгом помогать, чем могу, другим. Книга, выступление на психологической конференции в Москве, куда поехала пять лет назад, сбор средств в помощь организации American Foundation for Suicide Prevention (Американское общество по предотвращению суицида), визиты к тем, кто пережил смерть близких от самоубийства, встречи в стенах библиотеки раз в месяц с теми, кто горюет, – вот чем я занимаюсь... Нет статистики, что суицид более распространен среди эмигрантов, но зато явно одно: по сравнению с американцами наши соплеменники, как и выходцы из других стран, менее склонны просить о поддержке в случае психологических проблем. А невежество безгранично. Психические заболевания, включая депрессию, стигматизируются, представляются несмываемым позором, неким клеймом на семье, на родне. Депрессия часто кажется... распущенностью. Многие считают: сам человек может справиться, перебороть себя, а если он этого не сделал до сих пор, значит, просто ленится, ему не хватает силы воли. Характерно отношение к угрозам покончить с собой: «А, это он просто хочет привлечь внимание. Это - не всерьез». Почти никто, даже наиболее образованные люди, не знакомы с признаками суицида, не знают, что надо делать и как себя вести в случае угрозы. В русской культуре принято с горя либо напиться, либо рыдать у друга на плече, либо молча, стиснув зубы, страдать. Мне ближе иной подход. Почему начала писать книгу? И чтоб полегчало на душе (своебразная психотерапия), и чтобы поделиться знаниями, что приобрела, с теми, у кого нет доступа к англоязычным источникам. Переплавила себя в слова, стихи, исповедь.

ЕЦ. Знаю вашу завидную стойкость (непримиримость?) в утверждении своей точки зрения на социальные, культурные и сугубо литературные проблемы. Однако вы не раз писали о том, как Америка заставляет эмигранта подвергнуть сомнению очевидные вчера представления. Случалось ли это с вами самой?

ЛА. Ярко выраженная точка зрения интересна в книгах и статьях, но она не нужна, даже вредна на рабочем месте и вообще в коллективе, будь то группа студентов или друзей. Америка меня в чем-то раскрепостила, а в чем-то переделала. Иначе невозможно, когда в чужой культурной среде пытаешься чего-то достичь. Не обойтись без адаптации. Таков механизм выживания как человечества, так и отдельного человека. Я не исключение. Конечно, есть непривычные для «наших» ситуации. Не ждать, что тебя похвалят другие, а выпячивать свои заслуги и способности (вспоминаю типичное американское интервью для получения работы). Не проходить мимо незнакомых соседей по дому с каменным лицом, а приветливо здороваться и улыбаться. Не давать советы своим взрослым детям, а закрыть рот и постараться его открывать пореже. Не беседовать с сослуживцами и знакомыми о политике, а проявлять запредельную осторожность, памятуя, что находишься на минном поле и, если рванет, то мало не покажется! К примеру, живя в Советском Союзе, мы опасались высказывать антикоммунистические взгляды, но, живя в Нью-Йорке, мы точно так же не можем часто открыто выказывать прореспубликанские симпатии. То, что демократы не демократичны, я узнала на собственной «шкуре»: потеряла двух подруг-американок, с которыми дружила годами.  

ЕЦ. Вы все больше уходите в литературную критику. К счастью, для ваших собратьев по перу. Ведь эта литературная специальность сейчас почти выродилась и в метрополии, а в эмиграции критиков нет. Писатели неуклюже довольствуются самообслуживанием. Впрочем, эта тема – для особого разговора. Что если бы вам предложили написать рецензию на сборник стихов Лианы Алавердовой? Какими были бы первые и последние строчки?

ЛА. Они бы совпали с первыми и последними строчками сборника и всем тем, что уместилось между.

2017


Евсей Цейтлин (1948) - эссеист, прозаик, литературовед, критик, редактор. Окончил факультет журналистики Уральского университета, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Кандидат филологических наук, доцент. Преподавал в вузах историю литературы и культуры.

Начиная с 1968 г., публикуется во многих литературно-художественных журналах и сборниках. Книги  Евсея Цейтлина – в оригинале и переводах - издавались в СССР, России, Америке, Литве, Германии, Украине  (указаны первые издания): «Одинокие среди идущих» (2013), «Снег в субботу» (2012), «Послевкусие сна» (2012),  «Шаги спящих» (2011), «Несколько минут после. Книга встреч» (2011), «Откуда и куда» (2010), «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» (1996), «Писатель в провинции» (1990), «Голос и эхо» (1989), «Вехи памяти» (1987; совместно с Львом Аннинским), «На пути к человеку» (1986), «О том, что остается» (1985), «Свет не гаснет» (1984), «Жить и верить...» (1983), «Всеволод Иванов» (1983), «Так что же завтра?..» (1982), «Всегда и сегодня...» (1980), «Беседы в дороге» (1977) и др. Дважды эмигрировал: в 1990 - в Литву, в 1996 - в США. Более 20 лет редактирует литературно-художественный и публицистический ежемесячник «Шалом» (Чикаго). Был членом Союза писателей СССР (1978), является членом Союзов писателей Москвы, Литвы, Союза российских писателей, членом международного Пен-клуба (“Writers in Exile”).